Неживые мелочи - серия рассказов, созданных в праздники.
Почему такое название? Потому что тут нет никакой актуальности и, зачастую, искренности.
Чем старше становился двадцатый век, тем ближе становилась для немцев бездна...
Это ни в коей мере не историческая истина, а исключительно художественные произведения, хотя автор опирался на вполне объективные исследования и мемуары.
Идеальный жених
Идеальный жених
В небольшой домашней бальной зале царило чрезвычайное оживление. Все взоры были устремлены на юную Эльке Йозефину Карленштафф. Молоденькая дебютантка, смутившись, поклонилась и села рядом со своей дряхлой тётушкой и ещё несколькими барышнями. Гости зааплодировали. Девушка смутилась ещё больше. В этот зимний вечер она чувствовала себя ужасно странно и неуютно. Поёжившись, дебютантка прикрыла плечики руками и тяжко вздохнула. Заиграл приглашённый оркестр. Насупившись, эта совсем юная девица наблюдала за парами. У неё болела голова, но говорить об этом было нельзя. Наконец, музыка смолкла. Рядом с ней быстро села раскрасневшаяся старшая сестра, Лизль Патриция Карленштафф, и её лучшая подруга Изабель фон Ауфберген.
- Эльке, какая же ты глупенькая малышка! – всплеснула руками старшая сестрица, сильно обмахиваясь веером. – Эти танцы просто великолепны! Стоит только начать! Ах!
- О, нет, - хитро улыбнулась дебютантка, - Не думаю, что после каких-то кривляний меня станут считать взрослой и уважать моё мнение.
Лизль, нахмурившись, надула свои бледноватые губки:
- Я, конечно, понимаю, что наша матушка заболела и теперь ты считаешь, что можешь вести себя так, как тебе заблагорассудится. Однако нет, ты не можешь: наш отец и тётушка всё ещё здесь, как и гости. Это твой долг!
- Мой долг быть сейчас рядом с постелью матери. Не думаю, что мой дебют так важен в сравнении с этим.
Лизль и её подруга противно зашипели. Эльке лишь хмыкнула.
- Ты сейчас не вправе отказывать. Начни с малого, хотя бы постой с нами рядом со столиком с пастилой, - предложила Изабель.
- Хорошо, - высокомерно ответила младшая сестра, - Но танцевать я всё равно не буду.
Девушки плавно встали и направились к столу. Снова заиграла музыка, но так громко и неожиданно, что Эльке чуть не снесла китайскую вазу. Подруги шикнули на неё и схватили за руку. И тут, внезапно, щёки Лизль вспыхнули.
- Это он, моя дорогая Изабель, - прошептала она на ухо подруге, скрывая лицо веером.
- Этот седоватый полковник?! – ахнула девушка.
- Да нет же, лейтенант, который беседует с ним.
Изабель присмотрелась и прошептала:
- Я нахожу его очень милым для тебя. Это же господин Рём, из десятого пехотного полка?
- Да, это он, - с придыханием ответила Лизль, - Мы вместе были на концерте в парке, этой осенью. Он тоже боготворит Бетховена! Мы так похожи!
Из-за спины послышался тихий смешок.
- Эльке! – обернувшись, хором воскликнули подруги.
Карленштафф-младшая наигранно наивно улыбнулась им, порхая ресницами.
- Что тебе опять не так? – Лизль в гневе махнула своими золотистыми кудряшками.
- Вот уж не думала, что тебе нравятся молодые люди вроде нашего папеньки, - она засмеялась в ладошку, указав своим маленьким цветочным веером на Карленштаффа-отца, который, развалившись в своём кресле, вступил с кем-то в пьяный спор, - Лет через десять он разжиреет от славного баварского пива так, что не будет пролезать в дверь вашего чудесного домика. А его дети будут наизусть знать все армейские байки…
- Прекрати, сейчас же прекрати, глупое ты дитя! - шикнула старшая сестрица.
От смеха у Эльке даже брызнули слёзы из глаз.
- Что ты, в сущности, знаешь о любви? – горделиво произнесла Лизль.
- Да, о любви я, может, ничего и не знаю. Но я знаю правду: ты видишь себе очаровательных детишек, домик не где-нибудь, а на Штарнбергзее, милые пикники в горах. А я вижу бесконечные мотания по нашему… могущественному королевству, манёвры и грязь. Ты хоть знаешь, как быстро он съест твоё приданное? Кайзер, может, и любит свою армию, но явно жалеет денег на младших офицеров! Или ты хочешь сказать, что останешься ждать его здесь, пока он будет развлекаться с…
Лизль и её подруга всплеснули руками:
- Йозефина! Как ты можешь такое! Да, такое говорить! Пусть и тихо, но тут, на балу, позоря свою семью! Да, говорить о незнакомом человеке столь низко! Не невинное дитя, а сущий дьяволёнок!
Эльке, казалось, устыдилась, плотно сжав губы, однако всё-таки решилась сказать:
- Знаю я эти ваши любимые голубые мундиры. Те ещё пошляки и пьяницы. Давеча я возвращалась из городской библиотеки, и тут…
- За-мол-чи, - багровея, сквозь зубы, проговорила старшая, - Порти только своё будущее, если ты так хочешь, пожалуйста. А от моего счастья держись подальше. Бал и так переносили из-за смерти принца-регента. Но теперь всё должно решиться наилучшим образом.
Эльке раскрыла веер и подмигнула Лизль и Изабель. Подруги, скривившись, на пару шагов отступили от неё.
- Смотри, Лизль, дорогая, лейтенант Рём идёт к нам. Да, он действительно красив! Улыбнись, улыбнись скорее, только слегка.
Старшая из сестёр Карленштафф в точности повторила указание дорогой подруги. Девушка улыбалась, как куколка.
Действительно, лейтенант с наисчастливейшим выражением лица направился в сторону девушек. Прищурившись, Эльке заметила, что господин Рём не очень высок, имеет слегка рыжеватые волосы, однако ей подумалось, что если его замечательный античный нос передастся её племянникам, то это, пожалуй, будет не такая уж плохая партия. Она еле заметно улыбнулась своим мыслям.
- Не обольщайтесь, возможно, его интересует только пастила, - еле слышно сказала Эльке.
Подруги снова шикнули, но продолжили стоять прямо и горделиво, кокетливо улыбаясь молодому человеку.
Наконец, он подошёл к ним и поклонился.
- Добрый вечер, фроляйн Карленштафф.
- Добрый вечер, - еле выдохнула та, невольно засмотревшись на его глаза, - Добрый вечер, господин лейтенант. Позвольте мне представить вам моих подруг.
- С удовольствием, - мягко ответил тот.
- Это моя лучшая подруга, Изабель фон Ауфберген.
Изабель, смутившись, пискнула.
- Очень приятно, фроляйн, - он поцеловал ей руку.
Лизль, с ревностью глянула на подругу, а потом милостиво продолжила:
- А это моя младшая сестра Йозефина. Йозефина - это лейтенант Рём.
- Как же я мог не заметить такую очаровательную дебютантку? Фроляйн Йозефина, вы сегодня чудесны, как цветок ландыша, случайно явившийся к нам среди зимы! - он потянулся к её маленькой ручке в белой перчатке.
- Что вы, я не стою всех этих комплиментов, - она одёрнула руку и нервно улыбнулась, - И, прошу вас, не зовите меня Йозефиной, я не переношу этого имени, поскольку меня назвали в честь…
Сестра еле заметно толкнула её веером, и тогда она сделала книксен и снова натянуто улыбнулась:
- Зовите меня Эльке, это моё второе имя.
- Как скажите, - лейтенант снова поклонился, - Однако, я бы на вашем месте не стал бы так скверно отзываться об императоре, он много раз поддерживал нас, и, в конце концов, его зять, принц Леопольд был весьма талантливым баварским генералом.
Эльке удивлённо выгнула бровь:
- Хм… Господин лейтенант, может быть, вы меня не так поняли, но я хочу ни много не мало, а новой…
- Сестрица, мне послышалось, что тебя зовёт тётушка, - перебила её Лизль.
Эльке, кашлянув, удалилась. Лейтенант Рём слегка замялся, однако, снова взглянув на старшую из сестёр, просиял:
- Но, вы, фроляйн Лизль, конечно, чудеснее всех на этом вечере. Вы позволите пригласить вас на вальс?
- О, да, - она смущенно хихикнула и подала ему руку.
Оркестр заиграл вальс «Лорелея» Штрауса-отца. Лизль и Эрнст танцевали одновременно с простотой и изяществом. Плавно, трепетно. Изабель застыла, любуясь ими, впрочем, как и многие другие гости.
- А как его мундир подходит к её бледно-розовому платью! Будто два цветка: голубой и розовый! – шёпотом обратилась она к Эльке.
- Не знаю… - вздохнула та.
Наконец, музыка затихла, и лейтенант проводил счастливую Лизль обратно.
- Может, я зря загадываю, но мне кажется, что всё уже решено, - прошептала девушка, почти падая в обморок.
- Мне помнится, он протестант… - забеспокоилась Изабель, спешно обмахивая её веером.
- Ах, дорогая подруга, сила любви заставит его стать добрым католиком, - твёрдо заявила Лизль, взяв кусочек пастилы.
Эльке снова тихо засмеялась.
Позднее Лизль станцевала с лейтенантом ещё и «Польку-наковальню». А в голове у бедной Эльке так и вертелось всё сказанное гостями: «Как они изящны! Как он подходит ей! Как танцует! Ах, это счастье молодости!» Головная боль и раздражение находили всё сильнее, но она держала себя в руках.
После танца пара отошла к другому столику с угощениями, чтобы выпить сладкой воды и поговорить тет-а-тет. Эльке и Изабель следили за ними с одинаковым рвением, однако с разными целями: одна ехидничала, а другая пыталась передать ей своё восхищение.
И тут, наконец, старик Карленштафф с трудом поднялся с массивного кресла и, икнув, громко произнёс:
- Дорогие гости, внимание! Сейчас я прошу всех вас поднять бокалы за Новый тысяча девятьсот тринадцатый год! Ура!
- Ура! – стройно повторили гости, взяв в руки бокалы.
- Пусть в Новом году счастье сопутствует вам! Пусть славится наш кайзер, наш король…
- Сумасшедший король, - шёпотом прокомментировала Эльке.
- …Горячо любимый всеми молодой принц-регент…
- Такой молодой, что вот-вот рассыплется в прах, - снова тихо съехидничала Карленштафф-младшая.
- …Наша славная армия и весь наш народ! Ура!
- Ура! Ура! – пронеслось по залу.
Когда часы пробили полночь, гости, мигом осушив свои бокалы, запели гимн:
- Господь с тобой страна Бавария,
Господь с тобой Отечество моё …
Эльке поморщилась, продолжая раззадоривать Изабель, да и все остальных, кто стоял достаточно близко:
- Эти поля уже не наши, как и леса. Это прусская собственность.
- Ш-ш-ш-ш, - насупились те.
Лейтенант Рём, стоявший, разумеется, рядом со старшей дочерью Калренштаффа, тоже смотрел по сторонам чересчур сурово, но, нет, не из-за Эльке, та была слишком далеко, он следил, чтобы никто не отлынивал от старой традиции распевания гимна, портя домашний офицерский бал своими социалистическими помоями.
- А теперь снова танцуйте, - засмеялся Карленштафф, - Музыку, музыку!
Гости тоже засмеялись и охотно продолжили танцевать. Лизль снова была с лейтенантом Рёмом, что совсем не удивило её младшую сестру. Старшая так широко улыбалась, что всё было ясно.
- Вы, вы приглашаете меня уже третий раз подряд. Это то что я думаю, господин лейтенант? – нежно пролепетала она, а её руки покрылись пятнами от волнения.
- Да, вы совершенно верно думаете, прекрасная фроляйн Карленштафф, - довольно ответил Рём, расправив усы.
Все были в восхищении. Кроме Эльке, разумеется.
Fasching
Fasching
- Раз-два-три, раз-два-три, - шутливо повторяла Майя, пытаясь перекричать граммофон, плюхнувшаяся на коленки тщедушному пареньку, - Я фермер, я пья-я-яный фермер. Господин экономист, расскажите мне, прошу вас, как в наши голодные годы не продешевить с пшеницей?
Паренёк нервно захихикал:
- Я бы, хе-хе, вообще её сейчас не растил, если у вас, конечно, не огромный надел…
- О, спасибо! – Майя задрыгала ногами, отчего паренёк чуть не свалился со стула, - А теперь пойдём танцевать?
Он кивнул, и она резко дёрнула его за руку. Паренёк танцевал плохо, даже ужасно. Это, как всегда, рассмешило Майю:
- Мой дорогой пират, вы танцуете как раздавленный таракан! Хи-хи!
- Простите, фермер, - виновато всхлипнул парень.
Но она уже не слушала его, пьяновато крича в сторону:
- Лу, солнышко, потанцуй со мной вместо Хайни, а то он дёргается, как жук в воде… А ещё танцами занимался!
- Конечно, моя птичка, - улыбчивый Лу тут же подскочил к ней, крепко ухватив за талию, - Эй, Гебхард, поставь танго!
Гебхард, который меланхолично сидел на диване в полном одиночестве, вяло приподнялся и сменил пластинку.
Услышав музыку, молодые люди резко схватились друг за друга и стали изображать что-то непонятное, но очень страстное. Криво дёргались, заваливались на остальных, гоготали…
- А вы, как абстракционисты, - захихикал Хайни, взявшись за шнапс, однако Гебхард остановил его.
Теперь его снова никто не видел и не слышал - среди взрывов хлопушек, смеха и шипения граммофона. Утончённая Луиза схватилась за апатичного Гебхарда, грубоватый Фальк за маленькую Катэ. Хайни остался один, будто разглядывая огромное небрежное, но яркое полотно-панораму в одном из модных мюнхенских салонов.
Пёстрые платья, фантастические маски, и даже (о ужас!) женские брюки… В глазах рябило от тысячи ярких мельтешащих оттенков. Настоящее современное искусство. Острое, кричащее и бессмысленное. Калейдоскоп. Или, точнее, фашинг. Фашинг, когда уже не следят за старыми традициями и нормами, а наслаждаются сегодняшним жгучим кисловатым, как шампанское, желанием.
Хайни порядком мутило, когда он решился выбраться к свежему морозному воздуху, на улицу. Он уже надевал пальто, ощущая отрезвляющий колючий ветер из подъезда, как вдруг к нему выбежала Майя. Раскрасневшаяся, растрёпанная, с серпантином в волосах, но с такой милой искренней улыбкой на губах. Сердце забилось чаще. Девушка резко толкнула его, но Хайни не почувствовал боли, поскольку она поцеловала его, едва-едва касаясь нежного пушка правой щеки. Но всё-таки поцеловала. Он печально, медленно вздохнул, почти растаяв в грубоватом объятьи, но тут же, опомнившись, нашёл в себе силы оторваться от неё и выбежать из квартиры.
Хайни не знал, почему она делала так, когда у неё был такой чудесный, идеальный, обеспеченный Лу, но и лишаться этой меленькой тайны ему не хотелось. В конце концов, какой в этом грех? Это просто благодарность… Вполне невинная. Может, это традиция фашинга, о которой он не знал.
Странно, но Лу нагнал его, и они, конечно, поднялись в комнату Хайни, чтобы выпить чаю. Гость вертелся, хаотично переставляя книги из библиотеки друга, и тот не смел возражать. Лу был авторитетом, и, естественно, не только потому, что у него была девушка.
- Какой же ужас творится сейчас на улицах, ты не находишь? – осторожно спросил Хайни, потирая замёрзшие руки.
- Да, - зевая, ответил Лу, - В старые времена такого быть не могло. Полиция тщательней работала в праздники…
- Именно. Это демократия развращает наш ослепленный народ! – хозяин комнаты в приступе праведного гнева стукнул чашкой по столу, - И как же я рад, что с тобой, и у фрау Лоритц, всё не так. Мы сохраняем истинно немецкую нравственную чистоту!
- Фрау Лоритц воспитала замечательных девушек, - мечтательно произнёс Лу.
- Да, редко встретишь сейчас таких чистых, правильных юных немок! Никогда бы не подумал, что актриса может воспитать таких совершенных нр…
- А смогла! – громко перебил Лу, уронив на ковёр кусочек сахара и щипцы
- И это чудесно! – с придыханием плюясь, ответил Хайни, пока Лу пьяно ползал по полу в поисках уроненных предметов.
- Хайни, ты знаешь, а мы в свете вечера совсем забыли, что наступил тысяча девятьсот двадцатый год, новое десятилетие, - гость, наконец, поднявшись, сильно похлопал друга по плечу.
- Да? – искренне удивился хозяин комнаты.
- С новым годом, Хайни!
- И тебя, Лу! За нравственную чистоту! – воскликнул юноша, и они чокнулись чашками.
Колкости
Колкости
Принц устал. Ему уже совсем не хотелось сидеть с гогочущими пьяными штурмовиками. В нём всё сильнее росло горьковатое чувство беспомощности и одиночества, которое совершенно неприлично в обществе подобного дикого сброда. Принц незаметно выбрался из тёмного кабачка, чтобы покурить, а точнее - поразмышлять.
На улице было противно, даже мерзко: слежавшийся снег чернел возле деревьев, хлестал ледяной дождь, порывисто дул ветер, а на асфальте виднелись аккуратные, чуть застывшие, лужи, похожие на чернильные пятна. Обычная погода для Берлина в середине декабря. Принц посильнее натянул на нос форменное кепи и улыбнулся, представив, как весёлая ватага камрадов, громко ругаясь, рухнет, не сделав и двух шагов. Да, погода как нельзя лучше отвечала его настроению. Он горько вздохнул и затянулся ароматной сигареткой. Старые, уже, казалось, отжившие своё мысли снова не давали ему покоя…
Они, пожалуй, слишком сильно подходили друг другу. Были слишком похожи. До ненормальности строгое образование, брак по расчёту, дети, измены, трудный развод, и миллионы, миллионы марок для веселья. Разве что у неё было меньше разочарований и войны. Но она всё-таки была женщиной.
Когда он увидел её в политическом салоне фрау Дирксен, «Нордическое кольцо», то сразу понял, что пришла она сюда ради поиска новых удовольствий, но явно не увидела ничего нового. В длинном свободном чёрном платье бродила между мягких кресел и скучающе разглядывала местное общество, попивая лёгкий коктейль.
Принц, конечно, не растерялся, он сразу понял, что эта златокудрая дева, как нельзя лучше подходит для партии, и все старые титулованные ведьмы рядом с ней ничем не лучше прачек. Она же - настоящая королева с хищным цепким взглядом и неповторимой грацией. Он подошёл к ней с шампанским, так они познакомились.
Вскоре её было не узнать. Она с упоением читала Розенберга и фюрера, и со страстью слушала речи принца. Только этот взгляд, пожалуй, слишком сильно вцепился в него. Она не видела его насквозь, но крепко держала. И это, пожалуй, ещё можно было стерпеть до того момента, когда она поведала всю историю своей maman. Только этот факт открыл ему глаза, и только тогда он понял, что надо убираться куда подальше. Она была Магдой Квандт, которую знал весь Берлин. Она не может потратить одно лето своей молодости исключительно на праздность.
Когда Магдалена, театрально капризничая, начала просить его найти ей должность, то он устроил её к заместителю гауляйтера. Тот был, конечно, моложе и мог отвлечь Магду. Ведь зачем ей россказни про драки и томительное ожидание, когда есть сегодняшняя власть? Но ничего не вышло. Слишком уж мало для королевы, не её круг. Лучше ожидание великого, чем постоянство второго плана.
Принц повёл Магду во Дворец спорта, где в тот вечер выступал Геббельс, то ли от отчаяния, то ли в очередной раз пытаясь блеснуть. А Магда влюбилась сразу, не в человека, а в голос. Незримо тянулась взглядом к маленькому кривому оратору. Она готова была заплакать. Может, это был гипноз или нечто подобное. А, может, дело было в другом.
Принц сразу понял, что теперь он снова свободен, хотя в фойе она с невозмутимым видом взяла его под руку и ничего не сказала. Его, конечно, удивил, и даже оскорбил её выбор. Он понял его только потом. Как женщина она предчувствовала величие Йозефа Геббельса.
Йозефа Геббельса… Улыбчивого, но ужасно жестокого зверя. Принц выкупал его от тюрьмы и спасал от полицейских дубинок. И вот теперь он нашел для него Магду. Но колченогий оратор откровенно и прямо полагал, что имеет право игнорировать своего благодетеля. Он не пригласил принца на свадьбу. И ни разу не повторял старых благодарностей. Только улыбался. Геббельс жадно брал всё, что предлагали, или просто плохо лежало. Что бы он ни писал в своей последней книге.
Нет, не из-за ветра и дождя, ныла старая рана на левой руке. Старая обида поражает не только дух, но и тело. Она оголяет нервы до предела и в то же время дарует поразительную бесчувственность. Часами можно стоять под ледяным дождём и не замечать этого. Принцу совершенно точно сделалось дурно, его пошатывало от сигаретного кашля и холода…
Но кто-то тихо подошёл к нему и похлопал по плечу. Принц выбросил сигарету и обернулся.
- О, граф, простите, что я покинул вас, - расплылся он в меланхоличной улыбке.
- Что-то случилось, Ауви?
Принц снова громко закашлялся и сплюнул на асфальт. Граф осторожно подхватил его.
- Геббельсы не позвали меня на свадьбу, - еле слышно выдохнул Ауви.
- Это ерунда! – весело выкрикнул граф, но принц тут же скривился.
- Нет, честно слово, я как фюрер СА Берлина приказываю тебе выбросить это из головы, Ваше Высочество!
- Это, знаешь ли, трудно, Хелльдорф, - принц был ужасно бледен и, казалось, вот-вот может упасть в болезненный обморок.
- Геббельс - вообще ничто. Ведь что сказал наш фюрер?
- Что я лучший оратор германской нации, - тихо ответил принц.
- Повтори-ка погромче!
- Я лучший оратор германской нации.
- Вот и замечательно, - добродушно улыбнулся Хелльдорф.
Ауви, одобрительно проведя правой рукой по плечу графа, также ответил улыбкой.
- Может, ну это всё, и поедем ко мне?
- Пожалуй, это было бы интересно, - хрипя, засмеялся принц.
- Тогда, прошу в машину, - Хелльдорф отпустил его, но тут же осторожно протянул руку, и Ауви крепко схватился за неё.
«Во всяком случае, граф расскажет что-нибудь интересное о корпусе Россбаха. И за бутылкой благородного вина я забуду глупые обиды. Женщины же не могут решать всё так легко, у них все истории заканчиваются одним и тем же», - подумал принц, садясь в чёрный «Опель» Хелльдорфа.
Последняя жалость
Последняя жалость
Шёл, наверное, уже первый час ночи, как вдруг по коридору эхом пронёсся еле слышимый призрачный крик. Рудольф Брандт вздрогнул от неожиданности, похолодел и, отложив бумаги, тут же побежал к кабинету шефа. Он точно знал, что его начальника, рейхсфюрера СС, Генриха Гиммлера, снова настигла острая желудочная боль. Рудольф с предельной осторожностью открыл массивную дверь, и, кашлянув, заглянул в комнату. Действительно, адъютантов рядом не наблюдалось, а, значит, референт-секретарь пришёл вовремя, и никто не будет на него кричать. Все эти сбивчивые мысли заняли не более доли секунды, ведь Рудольф увидел, что рейхсфюрер, сбив диванные подушки, скрючившись, рыдал в кожаный подлокотник, будто подвывая метели за окном.
Внутри у Рудольфа всё сжалось от сострадания, его душа дребезжала, как огромные окна кабинета рейхсфюрера, в которые что есть силы дул, стучал ветер. Однако он стоял протокольно вытянувшись по струнке, прислушиваясь к гудению маленькой настольной лампы шефа. Ведь даже в её мертвенно-жёлтом слабом свете референт-секретарь смог заметить, что герр Гиммлер бледен, как привидение. Его шеф никогда не отличался румяностью, но сейчас он был слишком плох даже для своей обычной бледности. Референт, наклонившись, одной рукой схватился за своё занывшее сердце, а другой осторожно провёл по напряженно вцепившимся в кожу дивана пальцам Гиммлера. Тот заметил это и перестал дёргаться.
- Руди, это вы? - на грани слышимости произнёс Гиммлер.
- Это я, мой рейхсфюрер, - также тихо ответил референт.
Гиммлер закусил губу и, кряхтя, попытался слегка приподняться. Секретаря это взволновало даже больше, чем плач, и он осторожно взял начальника за плечо:
- Не надо мой, рейхсфюрер. Давайте я лучше позвоню герру Керстену?
Гиммлер протёр глаза, которые сейчас походили на красные слезящиеся щелочки.
- Да, позвоните ему. И поскорее. И ещё, ещё мне, наверное, нужен Шелленберг, - прогнусавил начальник СС.
Руди был сильно удивлён, но в ответ лишь кивнул и, поднявшись, взялся за чёрную трубку шефа, которая, запутавшись, висела на стуле. Он понял, что это явно не обычные колики рейхсфюрера, поскольку пока он звонил, тот совсем затих и удобно устроился в кресле.
Гиммлер надел пенсне и деликатно попросил Рудольфа посидеть с ним. Шеф всё ещё продолжал сильно кусать губы, но Руди не осмеливался сделать замечание. Он просто сидел на стуле и держал рейхсфюрера за руку, повторяя одни и те же успокаивающие фразы. Шеф, казалось, несколько обмяк в кресле, и будто бы уснул с открытыми глазами.
Часы пробили два, когда Керстен, запыхавшись, ворвался в кабинет. Всё его пальто было в снегу. Он небрежно кинул его прямо на стол начальника СС, из-за чего тот сразу же надулся и тихо-тихо зашипел. Однако когда доктор, закатав рукава и растерев руки, наконец, приблизился к нему, то рейхсфюрер внезапно засмеялся.
- Нет, думаю, проблема не тут, - он пальцем ткнул себя в живот, - Она тут, - и он указал на голову.
Доктор промолчал и стал осторожно гладить рейхсфюрера по голове. Клиент вдруг начал всё сильнее и сильнее мотать ею, будто нарочно.
- Что случилось в этот вечер, герр Гиммлер? – добродушно спросил Керстен.
- Со мной совсем ничего не случилось, - Гиммлер надулся совсем комично, как ребёнок.
- Совсем, совсем, - слёзы снова брызнули из его глаз.
Брандт поёжился. Керстен тяжело вздохнул, и спокойно продолжил массировать виски. Гиммлер оттолкнул от себя руки доктора и снова уткнулся лицом в подлокотник.
- Герр Гиммлер что случилось? Мы можем вам чем-то помочь? – уверенно и громко произнёс Брандт.
Гиммлер истошно вскрикнул, и, захлёбываясь слезами, стал вяловато бить кулаком кресло. Керстен тут же присел с другой стороны и стал гладить его спину.
- Герр Гиммлер, ну зачем вы так вертитесь?
Гиммлер заплакал ещё сильнее, в судорогах неуклюже извиваясь в кресле.
- Я, да, я верчусь, - запыхавшись, сказал он, подняв голову, - Я верчусь безрезультатно и уже не знаю зачем. Я неудачник, позорный неудачник!
Он перевернулся и распахнул китель. Лицо рейсхфюрера был покрыто крупными пятнами, казалось, он был взбешён до ужаса, это читалось в его глазах, но в тоже время в ту секунду он был предельно холоднокровен. Сердце Брандта не билось, а кололось в груди. Он помог шефу снять китель и расстегнуть рубашку. Тот упрямо сжал губы и закатил глаза. Керстен коснулся его сначала очень осторожно, а потом громко вздохнул, и всё-таки начал массаж.
- Знаете ли вы, что самое главное в СС? – с неприязнью вопросил Гиммлер.
Керстен отвернулся, а Брандт, вытянув шею, нарочито громко произнёс:
- Верность.
- Верность своей клятве, - свистяще выдохнул Гиммлер.
Он бледнел всё сильнее, и тогда Рудольф всхлипнул:
- Но вы никогда, никогда не нарушали клятву. Вы верны фюреру, вы верны своим сынам в СС.
Гиммлер криво улыбнулся и прошептал:
- Нет, я позорю свой мундир. Я нарушил одну важную клятву. А, может, и не её одну.
Теперь он плакал совсем тихо, хотя, казалось, выглядел розовее.
- Это неправда, господин рейхсфюрер. Вы сделали много полезного для своей страны, - сказал Кёрстен.
- Когда-то давно, в феврале 1933 года, я дал клятву вдове одного эсэсовца…
- Какую же? – хором произнесли врач с секретарем.
- Я поклялся сохранить её сына.
Рудольф ахнул, и зажал себе рот рукой. Доктор Керстен остановился и привстал. Они ничего не говорили, но Гиммлер подумал, что им хочется узнать всё.
- Он пропал, он пропал навсегда! Мой сын! – Гиммлер вяловато махал руками и громко охал.
Керстен и Бранд вздрогнули. Шеф СС взвыл и схватился за пиджак доктора:
- Я никудышный отец, слышите?! Маленький Герхард пропал на фронте!
Гиммлер неожиданно резко обхватил Кёрстена, а потом и вовсе повалился на него. Доктор подхватил рейхсфюрера и затряс:
- Успокойтесь, слышите? Успокойтесь! Это совсем не исправит положение.
- Но он же только проходит обучение в протекторате, - пискнул Руди, который, казалось, совсем пропал в темноте.
- Не-е-е-ет, - прошелестел Гиммлер, давясь слезами, - Он на Остфронте уже с неделю, и теперь его взяли в плен! Сегодня, слышите?!
Керстен снова осторожно уложил его. Но шефа СС это не успокоило, ему было просто необходимо высказать всё:
- А что если мне врут? Русские убили его, конечно. Жидобольшевики не могут жалеть наших детей, тем более самых преданных фюреру. Даже если мне не соврали. Он, конечно, всё равно мёртв. Если они узнали… О, Один, если они узнали, то его ждут самые ужасные пытки… Унтерменши… Красные звери… И маленький мальчик в зимнем лесу-у-у-у…
Доктор и референт-секретарь сели на колени перед диванчиком шефа. Они всё пробовали, перебивая друг друга, успокоить его:
- Это ещё ничего не значит, мой рейхсфюрер. Прошу вас, не теряйте надежду!
- Это же могла быть ошибка.
- Да, он мог сбежать, он же умный, весь в вас, герр рейхсфюрер.
- Просто верьте в него…
- Да, именно. Он бы не хотел, чтобы вы плакали сейчас, мой рейхсфюрер.
Гиммлер в этот момент закрыл глаза: голоса усыпляли его, сил уже не было. Тёмное нарастающее волнение совсем ушло, он стал безразличен ко всему. Шеф СС, чувствовал себя хлопьями снега, снежинкой в далёком польском лесу… Он чувствовал, как коснулся разрумянившейся щеки приёмного сына этим тающим снегом. Увидел его озорные голубые глаза, пшеничные волосы, пилотку с тотенкопфом, которая смешно сбилась набок. А потом была только чернота, в которой родился страшный крик… В темноте стали возникать сгустки крови, которые превращались в уродливые головы иванов. Животный гогот и кровь…
«Почему, почему великий король Генрих не приходит сейчас? Почему он не помогает? Всемогущие Светлые Асы, я прошу вас о помощи! Я прошу вас, дайте мне каплю силы, чтобы всё изменить! Я прошу вас, я чувствую, что это крайний рубеж…» - молил он про себя.
«Напав, как звери, из-за угла, не пощадили его родного отца. Пощадят ли сына? О великогерманские Боги, дайте мне не страх, дайте мне новые силы…» - Гиммлер захлёбывался в жуткой дымке, он тонул…
И тут всё залил невыносимо яркий жёлтый свет: кто-то включил люстру в кабинете. Гиммлер зажмурился сильнее, будто пытаясь прогнать реальность и снова вступить в контакт с духами, но тут же почувствовал диванную обивку, собственный холод, нервные глухие шаги…
Он резко открыл глаза и, удивляясь собственной ловкости, спешно стал застёгивать рубашку. Кажется, боль отпустила. Каждое движение возрождало уверенность. Перед ним стоял осунувшийся болезненно-нервный Шелленберг и двое адъютантов.
Гиммлер недовольно вздохнул:
- Ах, наконец-то! Достаньте из правого ящика стола сигару. Это срочно.
Один из адъютантов кивнул и отошёл к столу. Шелленберг, кашлянув, спросил:
- Мой рейхсфюрер, что случилось?
- Ничего такого, чтобы могло иметь столь неотложную срочность. Простите меня, я поддался своим личным эмоциям, почему-то решив, что вы справитесь с моей семейной проблемой. Просто посидите тут, пока я курю. А потом сделайте подробнейший отчёт, основанный на самых, самых новых данных, о нашем положении в Польше. Он должен быть готов к десяти. Итак… - Гиммлер, нахмурившись, хрустнул костяшками пальцев, - Теперь же мне скорее нужен герр Вульф. Ещё раз простите, мой милый, милый герр Шелленберг.
Шелленбергу показалось, что рейхсфюрер чувствует, что он сам готов упасть от усталости, и это даже забавляет его начальника. Превозмогая головную боль, еле заметно бледнея, он чётко ответил:
- Слушаюсь, герр рейхсфюрер.
Гиммлер суетливо огляделся, почесал плохо бритый, серый подбородок и сказал:
- Остальные могут быть свободны. Герр Шелленберг сам позвонит Вульфу.
Глава СС, ощущал что-то совершенно новое, будто-то какой-то важный винтик вылетел из его механизма, однако работа продолжилась… Он знал, что всё что он не сделает теперь, никогда не позволит вернуться даже к самому недавнему прошлому. Пока он закуривал, обессиленный Брандт и вялый, совсем непохожий на себя Керстен бесшумно вышли из кабинета. Следом за ними и адъютанты, похожие, как братья.
План в голове Гиммлера складывался с ужасной быстротой. Он боялся, что потеряет суть… Свежие мысли мелькали чересчур быстро. Так странно, непривычно для самого себя рождалась в его уме новая миссия.
Шелленберг, скрючившись на стуле, ждал Вульфа. Казалось, ещё немного и с ним случится что-то непоправимое. Он и сам знал, что необходим врач. Только гнал от себя эту мысль, думая, что как только явится астролог, ему станет лучше. Вальтер через силу хотел забыть боль и потому любовался берлинской метелью… Крупные хлопья вальсируют за окном… Причудливые узоры на стекле образуют рисованные горы… Снег…
Маленький мальчик сможет убежать из холодного красного леса. Он вернется к своим.
Неживые мелочи
Неживые мелочи - серия рассказов, созданных в праздники.
Почему такое название? Потому что тут нет никакой актуальности и, зачастую, искренности.
Чем старше становился двадцатый век, тем ближе становилась для немцев бездна...
Это ни в коей мере не историческая истина, а исключительно художественные произведения, хотя автор опирался на вполне объективные исследования и мемуары.
Идеальный жених
Fasching
Колкости
Последняя жалость
Почему такое название? Потому что тут нет никакой актуальности и, зачастую, искренности.
Чем старше становился двадцатый век, тем ближе становилась для немцев бездна...
Это ни в коей мере не историческая истина, а исключительно художественные произведения, хотя автор опирался на вполне объективные исследования и мемуары.
Идеальный жених
Fasching
Колкости
Последняя жалость